Он никак не мог изменить отношение к тому, что его беспокоило: тоска, отчаяние, какая-то безысходность и звериный, порой неожиданный, лик действительности. Мучительная досада на несбывшиеся надежды терзала нередко. Успокаивал себя тем, что старался не думать о смерти: она была вроде бы далеко, а может быть, рядом, как знать? Да и чёрт с ней.
По капле стал убивать в себе романтизм, становясь мелочным, расчётливым, скучным. Люди ему казались отвратительными.
Он думал:
— Почему всё, что есть лучшего в душе, так бездарно заканчивает самоубийством? Если сейчас так плохо, но ведь дальше — ещё хуже будет:
рвать волосы на голове, конечно, не буду, но холодок безнадёги проник даже в тело.
Помогала самоирония, приводя в чувство. Так, прижавшись тесно к отчаянию, он и жил, никому не раскрывая себя настоящего. Высохшие слёзы были сильнее молчащей боли. Равнодушно взойдя на плаху тоскливой бездны, он не собирался рвать рубаху на груди, потому что впереди были обязательства перед родными, которые всё равно кроме него никто не выполнит, поэтому ему ещё придётся поскрипеть. И когда на душе было хуже некуда, он смеялся над ситуацией, обстоятельствами. Сердце, словно губка, впитало всю прелесть дикой реальности, места для утешения не оставалось. Могильная плита разочарования и равнодушия ловко и мощно
придавила могучую грудь бывшего военного. Призывать вновь любовную катастрофу, чтобы отъехать от такой обречённой данности и помочь себе , не хотелось: сил не было, да и интереса тоже. Он не желал смотреть не только в чьи -то глаза, но и даже в зеркало на себя. Знал, что из-за обычного непонимания, можно потерять многих, а особенно близких.
А разве кто -то чужой сможет разделить его метания?
В такие моменты у него было возрождение мании преследования якобы со стороны рядом находящихся, на которых молча размазывал своё одиночество, чувствуя себя одиноким волком, никому ненужным.
Вообще, в последнее время ему было совсем неуютно даже с собой, а ведь раньше умел быть другом самому себе. Неужели он приобрёл в своём лице ценность антиквариата? Романтика — это для непорочного и легковерного наивного белого листа бумаги, а быт — это завтрак, обед, ужин, туалет.
Ведь кушать хочется всегда? Может, на этом и стоит остановиться, не стоит заморачиваться на муках встреч, усилий, преодолений, взлётов и падений? Глядишь, отчаяние пройдёт, наступит острый взгляд правды жизни, в которой не стоит гоняться за иллюзиями, а то не дай Бог узнают твою изнанку и как она пахнет, будет неловко. А оно надо?
Вот так и мотало моего героя от вершин взлётов мысли к подножному корму.
Дай Бог, пастись — тоже не худший вариант, если следовать законам простой реальности — безопасно, можно после работы подремать, поспать, не за горами старость.