Архив категории »ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ МИНИАТЮРА «
Грусть белой пеной цветущих садов разметала мои чувства по милым улицам детства. Вдруг нежность обняла меня за плечи мамиными руками. Яблочный аромат варенья зовуще кружил во дворике. Тёплое парное молоко с хрустящим хлебушком — на маленьком деревянном столике. Облачко пушистого котёнка приютилось на моих руках.
Расплавлено томлюсь на жарком солнышке у домика, сидя на скамеечке. Воспоминания разматывают клубочком все детали далёкого молочного времени, когда моя наивная душа была одета в нежные цветочки палисадника. Совершенно зависаю между сладким прошлым и суетливым настоящим. Нереальная зыбкость прелестного состояния ласкает сердце и помогает хотя бы временно улететь в дали тихих детских голосов. В душе — янтарный медок волнующей радости и розовое счастье незамутнённого времени. Ощущения райского уголка: слева тонкий запах домашнего лимона, вынесенного из дома на лето, справа — дурманящие ароматы маленьких роз и скромных, весёлой ситцевой раскраски, цветочков, на которых бодро жужжат энергичные пчёлки.
Свежесть эмоций похожа на тот далёкий новенький резиновый мячик, который восторженно ликовал новеньким синим упругим костюмчиком. Вспомнила свои гладкие ладошки, на которые любила смотреть лежа на спине, чтобы полюбоваться оранжевыми с чёрными таинственными свечениями между пальцев. Обычно быстрым колобком катилась с пригорка на речку по зову своих подружек, чтобы окунуться в эту прозрачную холодную водицу, сурово освежавшую глупую мою душонку каким -то взрослым предощущением чего -то серьёзного и непростого в будущем.
Тогда мы казались себе могучими, добрыми, напоенными щенячьим счастьем , окроплённые волшебной водой навсегда.
Полуденный сон морил неумолимо: сквозь пелену нереальных видений я слышала чуть хрипловатый и красивый голос моей мамы, которая лёгкими руками накидывала на плечи детское тонкое одеяльце от солнца. Я обморочно погружалась в какой -то грустный и щемящий сон, полный далёких звуков, голосов, в котором почему -то привязывала к руке ниточку с воздушным красным шариком. Гулкое эхо детства застряло где-то высоко в толще синего неба…
Он никак не мог изменить отношение к тому, что его беспокоило: тоска, отчаяние, какая-то безысходность и звериный, порой неожиданный, лик действительности. Мучительная досада на несбывшиеся надежды терзала нередко. Успокаивал себя тем, что старался не думать о смерти: она была вроде бы далеко, а может быть, рядом, как знать? Да и чёрт с ней.
По капле стал убивать в себе романтизм, становясь мелочным, расчётливым, скучным. Люди ему казались отвратительными.
Он думал:
— Почему всё, что есть лучшего в душе, так бездарно заканчивает самоубийством? Если сейчас так плохо, но ведь дальше — ещё хуже будет:
рвать волосы на голове, конечно, не буду, но холодок безнадёги проник даже в тело.
Помогала самоирония, приводя в чувство. Так, прижавшись тесно к отчаянию, он и жил, никому не раскрывая себя настоящего. Высохшие слёзы были сильнее молчащей боли. Равнодушно взойдя на плаху тоскливой бездны, он не собирался рвать рубаху на груди, потому что впереди были обязательства перед родными, которые всё равно кроме него никто не выполнит, поэтому ему ещё придётся поскрипеть. И когда на душе было хуже некуда, он смеялся над ситуацией, обстоятельствами. Сердце, словно губка, впитало всю прелесть дикой реальности, места для утешения не оставалось. Могильная плита разочарования и равнодушия ловко и мощно
придавила могучую грудь бывшего военного. Призывать вновь любовную катастрофу, чтобы отъехать от такой обречённой данности и помочь себе , не хотелось: сил не было, да и интереса тоже. Он не желал смотреть не только в чьи -то глаза, но и даже в зеркало на себя. Знал, что из-за обычного непонимания, можно потерять многих, а особенно близких.
А разве кто -то чужой сможет разделить его метания?
В такие моменты у него было возрождение мании преследования якобы со стороны рядом находящихся, на которых молча размазывал своё одиночество, чувствуя себя одиноким волком, никому ненужным.
Вообще, в последнее время ему было совсем неуютно даже с собой, а ведь раньше умел быть другом самому себе. Неужели он приобрёл в своём лице ценность антиквариата? Романтика — это для непорочного и легковерного наивного белого листа бумаги, а быт — это завтрак, обед, ужин, туалет.
Ведь кушать хочется всегда? Может, на этом и стоит остановиться, не стоит заморачиваться на муках встреч, усилий, преодолений, взлётов и падений? Глядишь, отчаяние пройдёт, наступит острый взгляд правды жизни, в которой не стоит гоняться за иллюзиями, а то не дай Бог узнают твою изнанку и как она пахнет, будет неловко. А оно надо?
Вот так и мотало моего героя от вершин взлётов мысли к подножному корму.
Дай Бог, пастись — тоже не худший вариант, если следовать законам простой реальности — безопасно, можно после работы подремать, поспать, не за горами старость.
Он, брутальный мужчина, обладающий уникальной харизмой , устал от мира, где под давлением социума был вынужден тормозить и подавлять свою изначальную и естественную агрессивность, вполне природные инстинкты.
Мир ему казался таким пресным скучным и невыносимым: жизнь не оставила почти никакого шанса на риск, приключения, покорения, битвы, завоевания.Как же он раньше хоть немного по молодости — дурости мог выпускать эмоциональный пар, который теперь его зажал в котле кипящих страстей.В силу воспитания, времени женщины не были так пошло и откровенно доступны, что его бойцовская косточка умела проявлять себя в волнительных флиртах с довольно достойными женщинами. Банальная похоть была неинтересна и пошловата.
Сейчас же его нерастраченная до конца инстинктивная мощная энергия не находила выхода, обращалась внутрь, и он мог совершать непредсказуемые идиотские поступки только ради того, чтобы иметь возможность хотя бы пощекотать нервы ради простой, но такой родной и необходимой опасности.
Он, совершенно не тормозя, заводил на стороне интрижку, которая в тот момент казалось ему такой желанной и обольстительной. Применяя свои дарования на арене зверской с гладиаторскими правилами и принципами жизни , он , такой беспредельно острый и сильный в своей восприимчивости сходил с ума от женщины. Привкус опасности манил его, будучи крайне обольстительным.
Фантастическая безрассудность его новой пассии была для него неотразима, потому как надоела ему рассудительность и предсказуемость устоявшегося многолетнего быта. Его часто щекотал страх потерять её, он боялся её странных перемен настроения, раздражительности и капризов, а также волн, которые выводили её из берегов предсказуемости .Томление по этой женщине скрашивало его жизнь, соблазняло, очаровывало , украшая его теперь яркую внутреннюю жизнь. Раньше он, устав от переездов, полевой жизни кадрового офицера сильно хотел создать семью, где бы он смог испить покой, райское блаженство стабильной радости и счастья.
На поверку же он получил отнюдь не нежность и романтику , а тягостную серую рутину — довольно пренебрежительное и равнодушное отношение когда -то любимой женщины.
Как уживались в его новой пассии одновременно мадонна и блудница, чувственность и одухотворённость, невинность и телесная опытность? Сам не ведая, он был просто обольщен этой гремучей смесью низкого и возвышенного в ней. Её эмоциональная незащищённость и наивность поглотили все силы души.
Его гениальная сенсорность , богатое воображение захватили с головой, он талантливо устроил их внутренний мир, где они были счастливы. Она постоянно подчёркивала излучаемую им внутреннюю его силу духа, благородство и доброту. Умело вовлекла его в свой необычный , но близкий ему эмоциональный мир.
Чередование жара и холода в отношениях их притягивало и распаляло их до точки кипения, но иными они быть не умели, это их закаляло и притягивало, делало желанными друг для друга.
Они оба владели ключами, которыми открывали друг в друге сердечные и душевные сокровища, несомненные достоинства.Оказалось, что никогда никому не надоедает состояние, когда обнаруживается неподдельный интерес друг к другу.Он сильно страдал от неутолённости своей души, искал любовь, притяжение, эмоции и сердечную близость. Родственная энергетика подпитывает и заряжает их до сих пор, несмотря на периодические и вынужденные паузы.
Но, порой, к сожалению , в эти моменты иногда они терялись, а зря…
И вышивает Господь на полотне нашего пути — дороги
тонкой иглой острой правды, ибо только от неё можно обрести крепость корней.
Слабеют силы от гладкой дороги, камешки помогают накопить энергию
для преодолений.
Скольжение божьей руки по краю бездны, словно бритвой по лезвию препятствий:
не одолеешь — срежет сила бытия, как колосок при жатве.
Взмывают парусом крылья от сопротивления ветру жизни.
Кипящим вином цвета спелой вишни льётся кровь по жилам.
Ею, как валютой, расплачиваешься за быстрокрылые дни и минуты.
Зубастой собакой настигают тебя испытания, а ты купаешься в немой пыли будней.
Каждое утро будит вздох нежности, чтобы вечер смог его выдохнуть в невесомость ночи.
И заплаканным профилем вдовы кажется будущее, от которого лишь запах
поздней осени.
Хочется спрятаться в бетонной коробке родной квартиры, прильнув душой
к осенним строчкам грусти. И бьётся пульс горячий в тесноте сосудов.
И нервы туго затянулись в узел чувств.
А смелые побеги страсти летней пурпурной краской закричали на кустах калины.
Хриплой нотой ветер ударяет в сердце.
Тают несбывшиеся желания в дымке тумана.
А слова, всего лишь слова, словно листья, сыплются на землю…
Пусть она будет им пухом…
Живя со своим мужем , она составила его портрет , нисколько не осуждая его за трезвость взглядов. Видимо, просто они были разными.
И эта непохожесть высекала из их отношений разные миры, точки приложения сил, не мешала выражать открыто то, о чём они думали.
Разочарования для него были ключевой водой, пить которую не боялся, ибо этот напиток оздравливал , закалял и сбрасывал пелену самообмана и заблуждений.
Реальную жизнь ощущал , словно боль, по-достоевски: физически, с температурой страстей.
Жизнь часто его мяла, уничтожала, неистово и на полном серьёзе, испытывая его запас прочности.
И только прагматичный подход к жизни ослаблял боль, делал её просто ощущением опыта.
Он иногда , всё-таки , пользовался обезболивающими душу средствами: музыкой, стихами, живописью. Но не часто — боялся отравиться сладким.
Не считал, что у него в голове было интереснее, чем в реальности. А потом обломовская созерцательность давала передышку для его деятельной натуры, тем более полнота периодической и сознательной лени обеспечивала ему нечувствительность к ударам обстоятельств.
При этом не принимал за жизнь лишь внешнее проявление бытия.
Знал, что под скорлупкой его находится тайная картина.
Дорогой большинства не шёл, предпочитал идти своим путём. И трезвые умозрения обнажали смысл и глубину момента жизненных ситуаций, он прозревал, приобретая хватку мужика в костюме аристократа духа.
Понимал, что по большому счёту жизнь мало меняется, это лишь человек меняется под её воздействием,
Тяжёлые тренировки жизнью не всегда выдерживал.
Но, однако, обладал реальным взглядом трезвости, как глаз старухи перед смертью.
Считал, никакие слова не смогут описать суть и содержание смерти, ибо они не дружат с реализмом.
У него не было желания звездиться императором в своём уголке и подлецом в жизни. Реальность чаще, как он думал, превосходит фантазии по степени силы.
Часто отмечал, что аварийная встреча с жизнью происходит чуть ли не ежедневно. Он был рад лишиться удовольствий в мечтах, так как ему было необходимо счастье в реальности. Безупречность в фантазиях его веселила.
В мечтателях обнаруживал слабость: они, доставая звёзды с небес, спотыкались бездарно о жалкие маленькие камешки трудностей, преодолеть которые не могли в силу малодушия.
В нём напрочь отсутствовала наивность. Любые выдумки он сравнивал с картонными героями комиксов, сферой его интересов была жизнь из плоти и крови. Предполагал , что любые открытия истины разрушают чью – то реальность. Верил, что не все обстоятельства являются тем, чем кажутся тому, кто живёт иллюзиями. Ради забавы не старался избивать мечтателей камнями собственных истин, знал: от этого можно умереть по – настоящему. А это уже несправедливо.
Для себя понимал: жёсткая реальность всегда с людьми, даже если они в неё и не верят.
Не стоит строить замок из иллюзий, который окажется похож на отхожее место. Реальность всегда непредсказуема — это её главный признак, она — арена тренировки всех сил человека. Он не очень ценил принцип удовольствия — хочу, больше для него значил принцип реальности — надо.
Она его позиции понимала, но не принимала по причине того, что была совершенно из «другого теста».
Почти каждый день она бывала в церкви, считала, что так облегчит боль и муки страдающего и болящего мужа, перенёсшего тяжёлую операцию.
Там успокаивалась от тревожащих её переживаний и приходила в себя.
Через несколько дней обратила внимание, что один и тот же господин средних лет постоянно стоит сзади неё. Оборачиваться было явно неприлично, но его взгляд жёг голову. На следующий день она взяла с собой подругу, которая ей поведала, что это известный распутник, местный казанова, что от него уже все шарахаются, при этом заметила, что никаких признаков внимания к нему проявлять не следует.
Краем глаза она обратила внимание на его привлекательную внешность, но никакой заинтересованности это не вызвало: сама была привлекательна, цену себе знала, да и гордости хватало.
Через неделю увидела его вновь стоящим уже неподалёку справа.
Был очень печальным, и, казалось, ни на кого не обращал внимания. Она успокоилась – до конца простояла службу, потом вышла из церкви, подошла к машине и уехала.
Несмотря на свою молодость, была особой крайне трезвой, прагматичной, не любила кокетничать и не привыкла потворствовать вниманию мужчин.
Старалась одеваться со вкусом, вызывающие наряды не приветствовала, берегла своё гнездо, тормозила все соблазны, которые порой досаждали, да и в борьбе с ними всегда выходила победительницей.
Совсем недавно она оказалась в гостях у друзей мужа.
И там увидела опять этого господина. Он старался не смотреть на неё, был углублён в себя, мрачен и зол.
Со слов друзей она узнала, что это скрипач местной филармонии, играет, как бог, но его любовь к женщинам была легендарна. При этом занимался благотворительностью — немало средств отписывал детдомам, помогал в частном порядке многим людям, при этом никогда это не афишировал. Но её такие сведения не впечатлили, ибо и сама была в благотворительном фонде, и тоже помогала людям.
Неожиданно через некоторое время получила через свою подругу (та оказалась его курьером) от этого человека много записок с просьбой пообщаться.
Она не ответила: такого рода игры были не для неё.
Всегда что – то серьёзное внутри души её удерживало от всякого рода флиртов.
А потом всякие невзгоды и терзания она топила в работе, зная, что трудоголизм – это ужасная вещь, но спасительная.
Да и муж в начале их супружеской жизни объяснил ей популярно, как она должна себя вести в силу его работы, занимаемой должности, предупредив её, что ничего случайного в нашем мире быть не может, следовательно, близкие отношения с кем бы то ни было надо пресекать в самом зародыше, дабы не страдать позднее, так как никто не знает целей людей, кроме них самих.
Однажды подруга купила два билета в филармонию на концерт. Она не отказалась от посещения музыкального театра, от возможности развеяться..
Объявляли отдельные номера, но вот на сцену вышел тот, кого уже привыкла видеть в церкви почти рядом с собой почти каждый день. Она напряглась, казалось, он увидел её.
Не понимая ничего, ей вдруг захотелось просто убежать из зала.
Он исполнял «Дьявольские трели» Тартини.
Музыка всегда будоражила, она испытывала шальное волнение, ноты пронзали внутренней мукой переживаний, при этом исходила эмоциональной тоской по чему – то неизвестному.
Музыка Тартини своим неистовым темпом вибраций вовлекала в эпицентр сильных колебаний острых ощущений. Вино эйфории ударяло в голову и впечатления были запредельными.
Слушая « Дьявольские трели», она слышала не то плач, не то смех, звуки , как казалось ей, изголялись над её душой. Его игра то вынимала душу, то вновь возвращала её на место.
Музыка разносила сознание, которое было занято тем, что жизнь казалась тайной, чудом. блаженством, освобождением, раем. Дыхание , казалось, остановилось.
Её сердце то скорбило, то плакало, то сгорало, словно свеча, то горевало, то ликовало.
И вдруг её прорвало – она, склонив голову, молча беззвучно зарыдала, опустив голову.
Подняв влажные глаза на него, она увидела, так ей показалось, что он просто сгорает в мелодии, рвёт себя на части, клянёт свою судьбу, отчаянно борется с собой, как будто свою страшную улыбку кидает в душу.
Истерзанная звуками, она, покинув подругу под предлогом, что вернётся, ушла с концерта.
В машине она во всю катушку дала волю чувствам, рыдала безудержно и сильно: глаза опухли так, что лицо превратилось в маску.
Знала, что соблазны её подстерегают везде. Но тут сегодня она чётко разделяла этого скрипача и музыку, которую он играл. Прекрасно понимала, что это разные вещи.
Соблазны не прячут стыдливо слабость, ибо благодаря этой слабости они торжествуют, побеждают крепости, играют по собственным правилам. Она почувствовала, что ослабила свою территорию бдительности, она позволила захватить себя врасплох, эта музыка ослабила её защиту.
Она неожиданно для себя показалась себе узницей в темнице, где якобы лишена радости и искренности.
Вспомнила, что муж сегодня утром как раз напомнил ей, что жить разумом намного честнее. Он осознавал, что говорил, зная её обострённую чувствительность и тонкую чувственность.
Никак не хотела быть жертвой мимолётных сетей, расставленных ей ловким сердцеедом.
Она боялась разрушения внутренней преграды, из – за обломков которой мужу бы пришлось её потом доставать.
Но близких не предают – это автоматическое правило было у неё в сердце непобедимо.
От этой мысли ей стало легче. Решила пока в церковь и театр не ходить, на работе было спокойнее…
Она вновь неожиданно для себя вспомнила отца: красивого, голубоглазого с белозубой улыбкой.
Был необычайно умён: голова досталась на славу, многие называли её золотой.
При этом проявлял силу в устной и письменной речи, обладал безукоризненным каллиграфическим почерком.
Заводился с полуоборота, нервный, несдержанный, вспыльчивый, тормозил с трудом.
Но в спокойном состоянии духа был нежен, жалостлив, добр, просто само обаяние. Много читал, любознательность не знала предела.
В труде равных было мало: качество и аккуратное исполнение любой работы – его фишка, за что ценили, уважали и часто к нему обращались за помощью. Да и за эту работу -то часто и предлагали знаменитую рюмочку.
Родители отца рано умерли – ушли друг за другом. Детей осталось немало: пятеро братьев и пять сестёр.
Ивану было всего три года. Не помнил ни мать, ни отца: видел лишь их фотографии.
Старшая сестра не справлялась со строптивыми братьями.
Уставала страшно, и когда подвернулась возможность – отдала в детдом Ивана, самого младшенького до тех пор, пока не подрастёт. Его жизнь там оказалась сложной, переломанной через колено, во втором классе впервые закурил, начал ругаться матом, став постарше – обижал девчонок, а из-за обострённой обидчивости был раздражителен, груб.
Матерился изощрённо виртуозно: из -за этого порока боялись все- мог так «забросить» матом в нечистое место, что отмыться было потом невозможно.
Сочинял просто дикие стихи из матов, которые пользовались большим успехом у сверстников, и эти концерты закатывал почти ежедневно, научился плеваться сквозь зубы мастерски, что мало кто потом мог это повторить.
Обладая острым интеллектом, крайней насмешливостью: направо и налево раздавал всем клички, за что его били и не раз, но остановить его было никому не под силу.
Крепкое телосложение позволяло драться зверски, отчаянно до победы, дерзость при этом проявлял какую -то мучительную, не мог остановиться, не знал меры ни в чём.Понимал, что утверждается в уродливой форме в этом жёстком безлюбовном мире, где ни одна душа его не приласкала и не погладила. К тычкам и ударам приспособился, но не привык. Момент первого пригубления алкоголя были жуткий – его вырвало, сердце выпрыгивало из груди, во рту пересохло, казалось, голова раскололась на два полушария, глаза выкатились из орбит, был почти зелёным с синими губами. Одобрение же товарищей после того , как всё удачно прошло, он запомнил и потом через некоторое время повторит, тем более все потихоньку из его сверстников к этому змию пристрастились. Как – то отметил про себя, когда пьян, почему – то меньше боли в душе, меньше обид от того, что нет родителей. Однажды перепив, он так рыдал о матери, что его никто не мог остановить, бился в истерике, доказывая, что он не хуже никого.
Отслужив армию, женившись на молоденькой девушке, он изредка попивал, но безобидно, хотя после выпивки был раздражителен, конфликтен и неуживчив. Ему таким образом хотелось избавиться от этого серого мира, его безликости, и вот когда выпивал, всё теплело кругом, становилось на душе хорошо.
Любил дочь, жену. Когда дочери исполнилось девять лет, патологическое пристрастие к алкоголю у него стало непреодолимо: утром с похмелья у него дрожали руки, голос был тихий, в глазах какая -то затравленность.
И пока он не добивался, чтобы ему купили бутылку, жизнь была просто невыносима.
Выпив, он облегченно вздыхал, обнимал дочь, дыша перегаром в лицо, от чего она пряталась. Начинал блаженно улыбаться, речь текла складным ручейком.
Он был чрезвычайно общителен, и ему не составляло найти себе собеседников и собутыльников.
Но потом напивался снова, вечером его обычно долго ждала жена.
Когда не приходил к двенадцати ночи, то шла искать, обычно находила либо спящим на улице, либо избитым своими дружками.
Она, сгорбившись , тащила его домой, а он, проснувшись, истошно и громко пел.
Если он не допил, то до четырёх утра буянил: бил кулаком по столу, выл волком от какой -то одному ему известной обиды, плакал в прямом смысле , скрежетал зубами, скидывал со стола всё, потом бормотал несвязно что -то и только под утро засыпал.
Если же перепил, то в невменяемом состоянии оставляла на пороге квартиры, где он засыпал до утра.
Жена с дочерью не спали всю ночь, а под утро только могли тихо уснуть.
Так обычно продолжалось месяц, после чего худой, истощавший совершенно, просто скелет, Иван Васильевич уже не мог встать, и запой прекращался на долгие два месяца с обещанием – никогда больше не пить: в семье устанавливался относительный мир, покой.
Психика дочери была с детства уязвлена и разрушена: она была боязлива, ранима, часто плакала.
Любила , уединившись, много читать, была развита не по годам, слишком рано стала многое понимать, от чего страдала чрезвычайно.
Отец передал ей через гены их умнейшую породу, не испорченную в её лице употреблением алкоголя, к которому она питала отвращение с детства. В этом, конечно, постарался отец, глядя на него, она тогда уже знала, как нельзя жить.
Всё закончится банально: устав от такой жизни , жена тайно от него уедет, чтобы спасти дочь, которая любила его, но стала просто болеть и страдать от такого образа жизни.
Он ещё три раза будет женат, а потом умрёт от рака лёгких, очень молодым – ему будет всего сорок шесть лет.
Когда его не станет, дочь с месяц не сможет выйти на люди, потрясённая смертью , тем более , кроме лучших минут с отцом, она ничего плохого о нём не могла вспомнить. Часто накатывали картины из детства, как он её возил в гости к своей родне, как покупал книги , как рассказывал много интересного обо всём на свете и о себе,
как любил её нежно и трепетно.Помнила, как обожали его друзья, какой он был щедрый и добрый.
Её мама пережила отца не на много, умерла скоропостижно в пятьдесят четыре года
от болезни сердца.
Душевные раны не болят, а больше ноют, и до сих пор бывает непросто,
когда вспоминает детство отца и своё тоже.
Но ни о чём не жалеет, оттуда её любовь к людям, чуткость и ранимость, острота чувств.
Всё – родом из детства.
Бабе Маше было уже далеко за семьдесят.
Жизнь скукожилась до размера маленькой комнатки в доме престарелых.
Развлечений не было, если не считать перемалывание косточек друг другу,
бессмысленное обсуждение политических новостей, не радующих уставшие сердца ничем, только возможностью «выпустить пар» на власть.
Каждое утро давалось нелегко: скрипели кости, болела голова.
Вставая, вспоминала сны, которые за ночь истерзали её, особенно часто снился муж, который уже как 20 лет лежал в сырой земле, не оставляя в покое последние годы. Чтобы отогнать старушку- смерть во сне, она не забывала выматерить мужа, так учила её родная тётка, которая говорила две знаменитые фразы: кто свистит, тот кликает беду, а вот маты отпугивают злые силы. Тогда баба Маша и поднаторела в мастерстве отпугивать эти силы. Струны души уже ослабли, но тело больше устало.
Воспоминания были так ярки, как будто события произошли вчера.
Трогало всё, хотя и не отличалась ранимостью. И как умереть вовремя, чтобы не напрягать родных? Ей уже было не важно, как она живёт, главное — чем.
А жила она только сыном, в сердце с болью пробиралась радость, которая охватывала её, когда он приезжал. Это утоляло жажду смысла жизни. Ей казалось , что в сыне она проявилась сильно и мощно, хотя в его внешности ничего не было от неё — вылитый отец. Редкое общение с ним поднимало настроение. Он не махал лопатой, работал начальником, крылья жизнь ему не подрезала. Жаль, что жена попалась сварливая, злая и недобрая, а так всё было неплохо.
Баба Маша повесила над кроватью фото сына, знала, что в любую минуту сможет пообщаться с ним.
Когда становилось на сердце хорошо, она пела знаменитую песню своей молодости «Течёт река Волга…», которую когда -то исполняла Людмила Зыкина, её любимая певица.
Иногда баба Маша мурлыкала эту мелодию под нос, потом тихонько ревела, а затем плач переходил в сдавленное тихое рыдание, за что она страшно ненавидела себя. Сердце, видимо, рыдало и пело,просто оно устало лишь стучать. Страдания были и горькими и сладкими одновременно. Сын — единственная форма счастья, которой не пресыщалась, а жила. Отдача себя не истощала, а дарила энергию. В своём сыне больше видела силу их породы, а не жалкую руду.
Ох, и знала баба Маша, что дети выжирают жизнь родителей, но являются её смыслом.
Вчера она вспомнила, ей повезло — она так легко встала , ничего не болело, она даже испугалась, думала, что это сон, в котором она просто попала в рай — не ломало ни одну косточку, грешным делом решила, может, уже умерла? Самое любопытное — она увидела свою душу, которая была на вид нежна, словно лунный свет, тонка, как дуновение ветерка, и ароматна, подобно полевым и скромным цветочкам.
Ей пригрезилось, что Господь сеял зёрнышки Любви в саму душу, дарил знание, чтобы могла узреть истину.
Да, она отдала сыну лишь то, что имела сама: доброту, силы, внимание, любовь. Видела, что с годами пространство доверия и любви между сыном и ею становится всё шире. Не желала привязывать сына к себе, никаких жертв с его стороны не требовала.
Да и вообще, никогда не была махровой эгоисткой, даже когда невестка настояла, чтобы она уехала в дом престарелых, восприняла это, как должное, нормальное и обычное, хотя сын весь извёлся, посерел лицом, но ничего не сумел сделать с женой. Когда уехала, ей даже стало легче : тихо, сама себе хозяйка, никто её не строил, не кантовал, появилось время , чтобы просто сесть, ни перед кем не отчитываясь , и подумать. Красота! Никогда не умела осуждать своих родных, просто пыталась их понять, что удавалось обычно всегда. А сын, взял у них с мужем то, что ему пригодилось в жизни , и был по — своему счастлив.
Всё в её жизни шло нормальным чередом, как у всех, а может, и лучше, так , по крайней мере, ей казалось. Просто свой опыт она превратила в результат —
сын не забывал о ней, заботился, звонил, путь редко, но ведь это же так.
Любила жить, а не заедать чужой и свой век…
Конец рабочей недели.
Слава богу, Марк мог полежать на диване, побыть в тишине.
Никто в эти минуты его не кантовал: дома не было ни одной души.
Приняв душ, выпив рюмку коньяка, он удобно устроился на диване, тупо уставившись в телевизор, включённый без звука.
В эти моменты на Марка накатывали потоком всякие мысли.
Он никогда не ждал неприятностей, не умел их предчувствовать, не собирался тратить на эти глупости минуты своей жизни.
К нему в одно время и возраст пришёл, и, даже показалось, мудрость. Понимал, что мужчиной быть непросто: постоянно приходилось иметь дело с женщинами, которые вечно расставляли хитрые ловушки, но он научился их обходить стороной.
По вечерам, сидя в кресле, после ужина, выслушивал бесконечные советы жены, как ему правильно и верно жить.
Он уже давно не испытывал к ней горячих чувств, но, однако, она не была ему противна. Понимал, что страшнее этих советов может быть только практика воплощения их в жизнь.
Логика жены была в том, чтобы Марк научился так жить,чтобы добывать как можно больше денег.
Пытался достичь с ней компромисса путём переговоров, но та всегда была уверена, что лучший кусок хлеба достаётся его другу, даже если того эта удача миновала.
Конечно, пытался переубеждать её, но не получалось, она умело, а чаще слезами, побеждала его.
Быт заедал их отношения: Марку казалось, что он давно заколотил досками забвения свой былой романтизм отношений с когда-то родным и любимым человеком.
Его мучил вопрос:
— А может уйти от неё по-английски, не дожидаясь, когда она пошлёт куда подальше? Но куда?
Эти вопросы сбивали его душу с ног, и ему сразу хотелось спать.
Порой Марк чувствовал себя одиноким кротом, у которого одна нора, из которой выхода нет, а есть лишь вход. Тогда приходило банальное желание: немного водки будет в самый раз. Надо действовать быстро, пока не увидит супруга, не хотелось ругаться.
Осознавал, что принять его таким, каков он есть, может , вероятно, только могила, больше ничто и никто.
Как много, оказывается, в жизни у него вещей, которые явно не доставляли ему удовлетворения .
В последнее время, особенно после дня рождения, который застолбил его жизненный путь на отметке — половина дороги, оказался для него стрессом: пройдена, страшно подумать, одна вторая дороги. После этого Марк сам себе казался всего лишь эпизодом, мифом, маленьким рассказом.
Порой ощущал себя котом, у которого дома перестали водиться мыши. Дальнейшая жизнь не утешала, хотя он пытался себя успокаивать слабыми аргументами какого -то смысла в ней. Ясно было, что совершил немало ошибок, которых оправдать только молодостью было невозможно.
Как же ему не хотелось, чтобы его бытие со временем превратилось всего лишь в данные статистики.
До него теперь дошло, что так долго всуе откладывал всё лучшее, чего он хотел добиться в будущем, на завтра, и только сейчас осенило, что просто не доживёт до «сказочных» времён их реализации.
А раз в жизни из него не получилась последняя сволочь, то и на том свете он не сможет ловко устроиться. Тогда чего же спешить на тот свет?
И ведь свои лёгкие когда-то крылья давно сложил за спиной забытым рюкзачком, так что взлететь вверх навряд ли сможет.
Да и кто в него верит? Никто. Даже он сам.
Его вторая половина, казалось, указывала путь, но сама по нему идти не соглашалась — выбирала свой маршрут.
Жить на всю катушку во времена дерзкой молодости не было возможностей, а на переделку себя не хватит не только времени, но уже , наверное, и сил.
Не горел желанием делиться своими безнадёжными размышлениями ни с кем. Он вспомнил дешёвое утешение: чтобы с тобой ни было — жизнь только начинается. Да… начало…
Марк посмеялся над собой: как всякий человек, находящийся в тупике своего возраста, он пытался себя обманывать грядущими переменами.
Но наступил период, когда слабый рассудок не выручал: что-то ресурсов для светлого возрождения не видел.
Иногда он рассуждал сам с собой:
— Но я же ещё и не совсем старый… Неужели я идиот, способный реанимировать свои дурацкие идеи молодости, что смогу воскреснуть, если полюблю? Неужели мне кажется, что я потерял то, чего и не имел?
Да и любовь всегда, словно нежданный гость, звать бесполезно, приходит сама без приглашения. И как устал жить лишь хлебом да телом.
Не избежать, видимо, тупых ударов будней по голове.
Надоело придумывать причину каждое утро, чтобы идти на работу и жить.
А этот будильник будит зверя во мне, напоминая, что я ещё жив.
Вечером вновь выпитая бутылка вина откроет во мне загадочное дно неутолённой души. И буду я закусывать несбывшимися мечтами свою несостоявшуюся жизнь, а может она и должна быть такой?
Марк вздыхал… Как хотел бы он прогнать эти ощетинившиеся в своей правде мысли, но не получалось. Странно, но он перестал храпеть, жена в недоумении, может оттого, что по ночам стал грезить, замучив до полусмерти свою бессонницу?
Спать не давали упущенные шансы и ошибки, которые вдруг стали вылезать изо всех щелей.
Видимо, наелся так жизни, что вопросов к себе было слишком много.
Марк постоянно думал:
— Почему, всё, что у меня не сложилось, я пытался объяснить всесильным действием проклятого и серого быта? Почему о Боге и душе я вспоминал, когда становилось плохо. Чего я хочу? И хотел ли?
Глаза у Марка слипались…
Чувства мои к тебе, словно розово — белый цвет яблоньки.
Ты для меня — нежный утренний и чистый ветерок.
Моя душа теперь открыта: вечно жду твоих лёгких прикосновений.
Лишь ты сумел одеть в пламень любви омуты сердца.
Спасибо, что щедро роняешь свой свет в мою жизнь.
Для меня ты — мой кусочек солнца, хоть и с грустью небес.
Может, от этого в моих глазах вспыхнул огонь, словно ликование кровей?
Как внезапно появилась золотая строчка в моей судьбе.
Как невыносимо томит она сладкой тайной и тоской непостижимости откровения.
Как жажду сейчас свежих капель тёплого летнего дождя!
Именно он велит родному сердцу откликнуться на любовь, причаститься
к радости жить, ведь причина любви в ней самой.
Она не может измениться, она — одна.
Без неё все качества недействительны, потому что обладает колоссальной волей
к единению и нежности.
Деликатна, боится нанести боль кому бы то ни было, всегда готова помочь.
Есть три греха, которые чаще убивают любовь: жестокость, пересуды и суеверие.
Конечно, любовь деятельна в добре, свободна от эгоизма,
у неё силён инстинкт отдачи.
Если она будет только для себя, значит, не для кого.
Наконец -то, чистые звёзды падают в мой сад.
Да пошлёт судьба благословенье. Падаю в высоту…
Неужели с изменённой высоты раненые временем золотые листья души
падают не в небо, а на землю?
